У этой науки много схожего с нумизматикой, но она никогда не была и никогда не станет доступной многим. Эта наука тесно связана с геральдикой, и трудно сказать, где кончается одна и начинается другая. Сфрагистика — историческая дисциплина о печатях — хрупка, как сургуч, оттиснутый на бумаге, благородна, как древние тексты.

Увлечение нумизматикой, собирание монет, может прийти в каждый дом. Сфрагистика жива архивными документами и неохотно выходит из стен архива. Поэтому столь редки и даже уникальны сфрагистические сборники, гораздо менее распространенные, чем нумиз­мати­чес­кие. Поэтому лишь исследователи, работавшие в архивах, знают, как притя­гательны и эстетичны оттиски цветного воска, красного и черного сургуча на старой бумаге.

Но при всей своей кажущейся отчужден­нос­ти и замкнутости сфрагистика удивительно тонко связана с развитием общества и, может быть, теснее остальных исторических дисцип­лин — с людскими душами, душами кон­кретных людей. А сухое научное определение печати, как знака, удостоверяющего юриди­ческую силу документа, уже не кажется таким сухим при знакомстве с красотой рисунка, с затейливыми или бес­хитростными символами.

Редки сфрагистические сборники и аль­бомы, на Урале же подобное издание выпус­кается впервые. Авторы его пошли по пути худо­жественной фиксации изображений печатей. Из нес­коль­ких полуразрушенных, не вполне сохра­нив­шихся или разорванных пополам на кон­верте оттисков восстанавливались исходные ри­су­нок и надпись. Таким образом, передача цель­ного изображения, художественная ре­кон­струкция оттиска была признана важнее академизма. В издание вошли также фото­графии подлинных указных ри­сун­­ков, на основе которых мастера-се­ребрянники резали медные и стальные матрицы. Хронологически указные и вос­становленные рисунки относятся к 20-50-м годам XVIII века, тематически — к горно­заводскому Уралу.

У истоков уральской горнозаводской сфра­гистики стоял Василий Никитич Татищев, пер­вый русский историк. Конечно, это не значит, что до него в здешних документах, в том числе и связанных с горнозаводским производством, не встречалось сургучных отпечатков. Но именно с его приездом начала складываться местная символика, появилась печать, ставшая точкой отсчета развития сфра­гистики региона.

В 1720 году в городе Кунгуре при участии В.Н.Татищева и под его началом был образо­ван регионально-отраслевой орган горно­заводского Урала — Канцелярия Горных Дел. 11 (22) января 1722 года В.Н.Татищев предло­жил учредить печать нового органа, который под названием Сибирского Горного Началь­ства находился к тому времени в Уктусском заводе (в черте современного Екатеринбурга): “Дабы в Вышнем начальстве был Сибирский герб с некоторыми горными знаки, яко: кирка, молоток или тому подобное”[1]. Простой сибирский герб, вырезанный, в частности, на печати Тобольской (Сибирской) гу­берн­ской канцелярии, представлял собой двух соболей и стрелу между ними.

Предлагая совместить старую сибирскую и новою горнозаводскую символику, В.Н.Тати­щев имел в виду, что и само Горное Началь­ст­во должно располагаться в Тобольске, центре Сибирской губернии. Сам акт вручения новой печати рассматривался им как равно­значный приданию Начальству статуса Выш­не­го и переносу его в Тобольск[2]. В подчи­нен­ных Нижних Горных Начальствах горные кирка или молоток должны были наклады­ваться на гербы провинций.

8(19) марта 1722 года В.Н.Татищев прямо обратился в Берг-коллегию о потребности пере­мещения Горного Начальства из Уктуса в Тобольск [3], и при получении на то согла­сия вся история Урала могла бы пойти по-иному. А днем ранее Берг-коллегия утвердила положение о первой печати горного ведомства Урала:”Быть по мнению капитана Татищева, и у оной печати написать кругом: Печать Его Императорского Величества Всеросc­сийского Сибирского Вышнего Горного На­чаль­ства”[4]. Заказ на ее изготовление получил Московский монетный двор. Никакого переезда в Тобольск не пред­усмат­ри­валось, и в апреле 1722 года В.Н.Татищев начал подготовку к строительству каменного Начальства в Уктусе[5]. Уктусский завод становится столицей горно­заводского Урала.

20 августа была получена наконец печать из Москвы. По ее ободу шла надпись: “Его Им­пе­раторского Величества Вышнего Горного Начальства”. Рисунком печати стал не си­бирский герб с “горными знаками”, а россий­ский двуглавый орел, долженствующий под­черкнуть независимость новой структуры от губернской власти. Печать включала и совершенно новую и непривычную гераль­дическую деталь. На груди орла вместо щита с древним московским гербом — всадником, поражающим копьем дракона, — появился живой и веский горный знак, “мужичек с киркою”[6]. К сожалению, не сохранилось оттисков пе­чати, как не сохранилось и документальных свидетельств об авторстве рисунка. В любом случае, “мужичек с киркою” стал первым изобразительным символом горно­заводского Урала, возможно, самым емким и точным, хотя и простейшим. И дело вкуса видеть в “мужичке” обычного работного человека или усматривать здесь отголосок европейских легенд о “ма­лень­ких горных людях” — гномах и карликах, с которых на­­­­­­­­чи­нается горное дело в любом краю.

А горное дело начиналось всерьез, и уже зазвучало здесь, как и по всей Европе, много­­­­­­вековое саксонское пожелание рудокопам “Глюк ауф!” и даже закрепилось как название за одним из пыскорских рудников. Уже появилось немецкое слово “фарт”, уже утверждались свои собственные традиции, свой язык и манера поведения, свое миро­ощущение местных “горных людей”. И, наверное, первым, кто осознал тягу молодого горнозаводского края к своей особой легенде, кто почувствововал и сам же начал творить ее, был голландец Виллим де-Геннин.

За десять дней до получения печати Сибирского Начальства Василий Никитич Татищев оказался отстраненным от его руко­водства: велась тяжба с Демидовыми. Весной 1722 года Главным горным командиром уральских казенных заводов Сенат назначил генерала Геннина, поднимавшего прежде заво­ды на Олонце, одного из самых грамотных и талантливых организаторов горного дела среди всех живущих в России и в Европе на ту пору и на сотни лет потом.

В декабре В.Геннин прибыл в Уктус. 12(23) марта 1723 года началось строительство крупного завода на Исети, а в июне Главный горный командир несколько неожиданно пред­ложил его название, необычное для Урала, где горные заводы назывались по реке, на ко­­то­рой заводилась плотина. Новый завод —  главный завод и центр управления казенного Урала — стал известен как Екатеринбургский, и в названии “Екатери­нбург” (Экатеринбург, Катариненбург) саксонские и шведские мастера — кон­трактеры явственно слышали не только имя жены Петра I, но и имя святой, чтимой в их странах покровительницы горных ремесел.

Легенда края рождалась и укоренялась ежемесячно, ежедневно, и Главный горный командир - сама должность со временем должна была стать легендарной — лишь способствовал этому. В 1724-м, спустя ровно год после начала строительства Екатеринбурга, 12 марта старого стиля В.Геннин подписал неимоверно подробный указ, всеохватный, в духе Петра регламен­тирующий все и вся, состоящий из 55 пунктов. Указ адресовался двум его ученикам Никифору Клеопину и Константину Гордееву, привезенным с Олон­ца и недвусмысленно намечаемым себе в преем­ники. В пункте 45, едва ли не самом ко­рот­ком, предписывалось изготовить новую главную печать Урала — печать Сибирского Обер-бергамта[7] (так с августа 1723 года, с момента переезда горнозаводской ад­мини­страции из Уктуса в Екатеринбург, называлось Сибирское Вышнее Горное Начальство).

Своей рукой Геннин попытался изобразить рисунок разработанной им печати, сложный, состоящий из абстрактных символов, — запечатленная легенда края. В центре — обвивающая столб виноградная лоза с гроздьями, у подножия — ручные горные инструменты (заступ, кирка и молот), в верх­ней части — рука Бога, с небес поли­ваю­щая из кувшина лозу, по кругу поля печати — надпись: “За труды Бог дает плод”. Надпись по ободу интересна тем, что в ней сохранено прежнее, даже расширенное название органа: “Печать Екатеринбургского Сибирского Выш­него Горного Начальства”. Конечно, это было явлением. Уже никогда после ни одна печать сама по себе не почита­лась столь высоко, как эта. На западе и на вос­токе от Урала указы, подорожные и от­пускные паспорта запечатывались обыч­ными гербовыми печатями с привычным и понят­ным двуглавым орлом или печатями с губернс­кими символами. Дело даже не в невиданных здесь никем виноградных гроздьях и не в но­винке для России — девизе по полю кон­тор­ской печати. Дело в том, что печать, срав­ни­мую по значимости с гербовой, ставила кон­тора, стоявшая вне и над сложившейся губернской сеткой, вне сложившейся губернс­кой иерархии, подавлявшая новоуставным авторитетом всё прежнее местное чиновни­че­с­тво.

Суеверное уважение к печати Обер-бер­гамта с броским, нехарактерным рисунком до­хо­дило до того, что беглые крестьяне, околь­ными путями раздобыв ее оттиск на клочке бумаги, преспокойно жили на виду у всего мира в новом месте, нимало не опасаясь быть схваченными. И лишь изредка сообщали любопытным или интересующимся по долж­ности, что генерал Виллим Иванович в Ека­теринбурге велел им жить в такой-то деревне, и кормиться заводской работой, и дал на то Сибирского Обер-бергамта сургучовую печать, чтоб из той деревни никто их вон не высылал и обид не чинил[8].

Прожив недолго, печать, тем не менее, способствовала утверждению мысли: здесь иная земля, иной воздух, здесь, на Урале, все немножко по-другому, чем в Европейской России и Восточной Сибири. В 1727 году печать Обер-бергамта стала гербовой и отныне оставалась неизменной. На протяжении двух веков меня­­лась лишь надпись по ободу после очередной реорганизации и переименования Уральского Горного Управления (последнее и оконча­тель­ное название органа, учреж­денного в 1720 го­ду и просуществовавшего до 1917-1919 го­дов). Если первый сфра­гистический “изыск” В.Геннина 1724 года привел к появлению, без сомнения, самой выдающейся и представи­тель­ной печати Урала, почти предмета куль­тового почитания, то его разработка 1733 года касается самой загадочной ураль­ской печати. По сути, речь идет о попытке создания обще­ураль­ского герба.

 В 1724 году, в пору форсированного строи­тельства металлургических заводов, утвер­ж­далась идея Урала Горнозаводского, региона независимого от губернской и воеводской влас­ти. Спустя девять лет утверждалась идея Урала Казенного, Урала с сильным государст­венным сектором.

Непрекращающаяся конкуренция казенного Урала с Уралом Демидовским в 1732-1733 го­­дах достигла особого драматизма. Россия ре­ша­ла, какое железо лучше — казенное или де­ми­довское, какая организация сильнее. Уже несколько управителей и выдающихся масте­ров казенных заводов скончались от разрыва сердца. 5 октября 1733 года управитель каравана с казенной продукцией каптенармус Иван Клепиков, от которого во многом зави­село, быть ли казенному Уралу, довел коломен­ки на зимовку до Вышнего Волочка, опережая демидовский караван, а через четыре дня, не­ вы­держав нервного напряжения, покончил с собой.

А 4 октября генерал Геннин учредил еди­ную — не гербовую — печать для всех горных заводов ведомства Обер-бергамта, сце­мен­ти­ровав их общей символикой — как связав единой судьбой. “Учинить на все казенные заводы печати из зеленой меди с надписанием и назначением сим: 1) вокруг ее близ краев написание — Ея Императорского Величества Уктусских, или другого коего, заводов; 2) в середине той надписи, к верху поближе — подобие орла единоглавого, имущего в нохтях ло­зу, показующую в гору, и над ним треуголь­ник с сиянием, что показует и значит имя Божие; 3) ниже того — воображение горы и при ней человека с кайлом, и при том же фаб­ри­ки с трубами и колесами; 4) кругом того надписание — Божиим благословением сие открывается”[9].

В одном месте, в поле заводской печати, бы­ли собраны первый символ горнозаводско­го Урала — памятный всем “мужичек с кир­кою”, цен­­тральный элемент обер-бергамтской печати — лоза (правда, не плодоносящая, а рабочий инструмент рудоискателя-лозоходца) и масонский знак — сияющий треугольник с именем Бога внутри.

Печати предписывалось вырезать гармахеру (медеплавильному мастеру) Андрею Кузнецо­ву, неплохо зарекомен­до­вав­шему себя вы­­полне­­нием ювелирных зака­зов. Однако не известно, выполнил ли Андрей Кузнецов за­да­ние. Ровно через год, в октябре 1734-го, генерал Виллим Геннин отбыл с Урала, препо­ру­чив должность и все дела действительному статскому советнику Василию Татищеву. А, как известно, всякий новый администратор начинает с отмены распоряжений старого.

Забегая вперед скажем, что если не идея печати 1733 года, то, по крайней мере, ее рисунок не пропал. По совершенно не­объ­ясни­мой причине он появился на печати Там­гинской заводской конторы в начале 1750-х годов, уже после смерти В.Геннина и мастера А.Кузнецова.

 Что такое Тамгинский завод? Предприятие для снабжения якорями и полосовым железом Камчатской экспедиции командора Витуса Беринга. По уговору между В.Берингом и В.Геннином в ноябре 1733 года в Ека­те­рин­бурге, завод начали строить весной 1734 года на речке Тельме, притоке реки Ангары (под наз­ванием Тельминский). Позднее строитель­ство перенесли в район Якутска, и осенью 1735 года завод был пущен на речке Тамге, притоке реки Лены. В организации строи­тель­ства завода самое активное участие прини­мал сам В.Беринг. В 1742 году завод действие прекратил. Тамгинская (Якутская) заводская контора ведала с тех пор разработкой небога­тых серебряных рудников[10]. Короче говоря, даже слово “Тамгинский” не могло появиться на заводской печати ранее 1735 года, что исклю­чает допуск вероятного ее изготовления А.Кузнецовым в числе прочих по указу В.Геннина. А изготовление ее после 1742 года вообще необъяснимо: управления рудных раз­работок, так называемые “горные дела”, печа­тей не имели. Впрочем, в данном случае сохра­нял­ся статус заводской конторы.

Самое главное, печать Тамгинской конторы совершенно выпадала из системы печатей ведомства Канцелярии Главного Правления Сибирских и Казанских заводов (название Сибирского Обер-бергамта с октября 1734 года). Система эта сложилась вскоре после отъезда В.Геннина: новый администратор, от­вер­гая старые названия и идеи пред­шест­вен­ника, не мог не предложить ничего взамен.

В 1735 году новый Главный командир, скорее всего лично, разработал клейма всех существовавших на тот момент казенных за­водов. Через два года рисунки клейм были утверждены одновременно с рисунками печатей заводских контор. Таким образом, каждый завод получил свою простейшую эмблему, свой символ, в некотором роде — свой “герб”. Так сложилась система горноза­вод­ской сфрагистики, ядро сфрагистики региона. В настоящее время эмблемы не всех заводов под­даются расшифровке. Однако те, что объяс­нимы, свидетельствуют о связанных воеди­но тонкости, простоте и логике.

У Екатеринбургского и Сысертского заво­дов эмблемами стали атрибуты хрис­тианских святых, во имя которых были освящены за­вод­ские церкви и чьи имена присутствовали в названии заводов.

У Екатеринбурга — колесо святой Ека­терины, согласно легенде осужденной к казни колесованием и чудесным образом избежав­шей ее. Колесо святой Екатерины, чрез­вычайно популярный символ в като­лической Европе, отлично подошло заводу, где со вре­мен основания всячески укоренялись европей­ские традиции, и подчеркивалось что Европа кончается в Екатеринбурге.

У Сысертского (официальное название “за­вод императрицы Анны”, в честь Анны Иоан­новны) — раскрытая книга святой Анны Пророчицы, по преданию признавшей Христа в принесенном в Иерусалимский храм младен­це. Наверное, раскрытая книга могла бы стать знаком вообще всех пророков, способных про­честь будущее.

У Сусанского (нижнего) завода, не имевшего собственной церкви, рисунком клейма и печати стал колодец: восьмиугольное сечение сруба, восьмиугольник. Скорее всего, “колодец” — русская интерпретация бас­сейна, известного по биб­лейскому сюжету о Сусанне и старцах (связь с притоком реки Нейвы, речкой Сусанной или Сусанкой, на которой был заведен завод).

 Эмблемами двух заводов, Верх-Исетского и Пыскорского стали разные по форме христианские кресты. У Верх-Исетского, официально назван­ного в честь дочери Петра “Завод цесаревны Анны”, — крест “уширенный” или широко­конечный. Эмблема, очевидно, связана с учрежденным в 1735 году в память Анны Пет­­ровны голштин­ским орденом Святой Анны. Орден учредил вдовец Анны Петровны герцог Голштейн-Готторпский Карл Фридрих, который сделал все возможное, чтобы об этом узнали в России[11]. Вероятна также духовная близость голштинского правителя с Тати­щевым. Иначе почему Василий Никитич так скоро получил известие о связи уширенного креста с именем Анны и не преминул исполь­зовать его в качестве эмблемы уральского завода?

У Пыскорского завода — крест “кос­тыль­ный”, с поперечными перекладинами по концам. Как нам кажется, “пыскорский крест” — самая сложная и многосмысловая эмблема, поэтому мы не претендуем на оконча­тельность ее расшифровки.

Подобная форма креста более всего известна по флагу крестоносного королевства Иеруса­лимского XI - XII вв. Крест этот ассо­циировался со средневековым представлением о земле, похожей на колесо, в центре которого расположен Иерусалим (перекладины по кон­цам креста — пунктиры окружности). Пыс­корский же завод более известен по своему расположению в древних землях пыскорского Спасо-Преображенского монастыря, ос­нован­ного в 1560 году. Пыскорский монастырь слу­жил родовой усыпальницей вотчинников Строгановых, прославившихся субси­диро­ванием сибирского похода Ермака. Можно предположить татищевское отож­дествление Ермака с крестоносцами, что и позволило со­отнести “иерусалимский крест” со Стро­гано­выми — организаторами “русского кресто­во­го похода”, а их пыскорскую усы­паль­ницу — с Пыскорским заводом. Другой вариант толкования может исходить из деятельности великого миссионера Сте­фана Пермского (Степана Храпа), причис­ленного к лику святых, и по духу гораздо большего крестоносца, чем Ермак. Пыс­кор­с­­кий завод располагался в тех местах, где в XIV веке проповедовал Стефан. Пыскорский завод долгое время считался главным в Перм­ском крае и, по крайней мере, до 1734 года, до переноса из него Пермского Бергамта на Яго­шиху, в обиходе звался Пермью. (Перм­ский Бергамт, с 1734 года Пермское Горное Начальство — зонально-отраслевой орган с подчинением Сибирскому Обер-бергамту, Канцелярии Главного Правления заводов.) Кроме того, завод на речке Пыскорке (или Кам­горке) — единственный горный завод XVIII века, имевший давнюю историю: он был построен там, где еще при царе Алексее Михайловиче, в середине XVII века, дейст­вовал первый в России ка­зенный медепла­вильный завод, тоже Пыс­корский. При вы­бо­­ре места под заводское строение в 1722 го­­ду первый командированный в Пермские земли берг-офицер Игнатий Юдин лично рас­спрашивал 111-летнего старика Никиту Белкина о прежнем заводе, что “старинные люди” заводили [12]. И назначение “иеру­салимского креста” эмблемой Пыскорского завода само собой рождало идею взаимосвязи духовной и промышленной колони­зации Пермского края.

Таким образом, независимо от того, считал первый русский историк “русским кресто­носцем” Стефана Пермского или Ермака Ти­мо­феевича, пыскорская эмблема, единст­венная среди остальных, имела отношение к местной истории.

 Клейма и печати двух заводов харак­те­ри­зовали вид заводского производства. Харак­теризовали весьма иносказательно: эмблемами Каменского и Полевского заводов стали астро­номические знаки Марса и Венеры. Камен­ский железоделательный завод со вре­ме­ни основания отличался среди прочих наи­большей ориентацией на выпуск военной про­дукции — артиллерийских орудий и ядер. От­сю­да — знак Марса, древнеримского бога войны.

По средневековой же европейской тради­ции же­лезо вообще соотносилось с Марсом, а медь — с Венерой. Медное сердце Урала, глав­ный из всех казенных и частных медепла­вильных заводов — Полевской — имел все основания получить клеймом и печатью знак Венеры (“Венуса”). Кроме того, исполь­зование именно этих двух знаков в системе горно­заводской символики подчеркивало единство двух начал, мужского и женского.

По аналогии соответствия металлов антич­ным божественным персонажам и планетам, клеймом Нерчинского серебро­плавильного и железо­делательного завода в 1749 году был утвержден астрономический знак Луны (полумесяц). До тех пор основная, но не очень качественная продукция завода — полосовое же­лезо — полуподпольно клеймилась “ека­те­ринбургским колесом” в расчете на лучшую цену[13].

И еще одно небесное светило попало на за­водские клеймо и печать. Один из самых южных заводов в ведении Канцелярии Главного Правления, построенный на речке Северной Полевой и составлявший единый произ­водственный комплекс с Полевским (речка Полевая), имел в названии слово “север” — Северский. Это позволило эмбле­мой его сделать восьми­конечную звезду, ясно, что Полярную. Вероятно, впрочем, что автор имел в виду розу ветров: север — точка отсчета сторон света. В этом случае указная подпись под рисунком северского клейма “звезда” — не более, чем приблизительная русская интер­претация XVIII века, подобная “сусанскому колодезю”, который на самом деле — бассейн. Сложнее с уяснением причины, по которой эмблемой Юговского (нижнего) завода, стоявшего на речке Юг, притоке реки Камы, стал натянутый лук со стрелой. Во всяком случае, вероятность, что автор заим­ствовал старинный вятский герб (тот же лук со стрелой, натягиваемый рукой Бога), мала, поскольку завод располагался не в Вятской про­винции. Возможно, идея изображения родилась от слова “юг” и мотивов клас­си­ческой мифологии, свя­зывающих лук с путем Солнца, его суточным циклом: тетива лука Аполлона натянута поперек дороги Гелиоса-Солнца, точки прикрепления тетивы к корпусу лука ас­социируются с восточными и запад­ными воротами горизонта, острие стрелы направлено на порубежье между закатом и вос­ходом — на полночь и т.п.[14]. Однако сле­дует помнить, что название реки не рус­ское, а восходит к финно-угорским корням[15], чего В.Н.Татищев мог и не знать.

А вот якорь на печати конторы казенной Уткинской пристани на реке Чусовой вполне объясним. Попробуйте придумать луч­ший символ для главной гавани края, хотя бы эта гавань и находилась в сухопутном краю.

...В этом сухопутном краю невысоких рудоносных гор, две из них попали на завод­ские печати — лялинскую и кушвинскую. У Лялинской заводской конторы это, по всей ви­ди­мости, Конжаковский Камень, вблизи которого разрабатывали Конжаковский мед­ный рудник, базовый рудник завода. На печати Кушвинской конторы — самая легендарная гора Урала —  Благодать. Богатейшее в мире железорудное месторождение было объявлено в 1735 году рудознатцем-манси Степаном Чумпиным, чей след в архивных до­ку­ментах безвозвратно теряется спустя год. После жестокой и скрытой для глаз схватки между казной и АкинфиСложнее с уяснением причины, по которой эмблемой Юговского (нижнего) завода, стоявшего на речке Юг, притоке реки Камы, стал натянутый лук со стрелой. Во всяком случае, вероятность, что автор заим­ствовал старинный вятский герб (тот же лук со стрелой, натягиваемый рукой Бога), мала, поскольку завод располагался не в Вятской про­винции. Возможно, идея изображения родилась от слова “юг” и мотивов клас­си­ческой мифологии, свя­зывающих лук с путем Солнца, его суточным циклом: тетива лука Аполлона натянута поперек дороги Гелиоса-Солнца, точки прикрепления тетивы к корпусу лука ас­социируются с восточными и запад­ными воротами горизонта, острие стрелы направлено на порубежье между закатом и вос­ходом — на полночь и т.п.[14]. Однако сле­дует помнить, что название реки не рус­ское, а восходит к финно-угорским корням[15], чего В.Н.Татищев мог и не знать.

А вот якорь на печати конторы казенной Уткинской пристани на реке Чусовой вполне объясним. Попробуйте придумать луч­ший символ для главной гавани края, хотя бы эта гавань и находилась в сухопутном краю.

...В этом сухопутном краю невысоких рудоносных гор, две из них попали на завод­ские печати — лялинскую и кушвинскую. У Лялинской заводской конторы это, по всей ви­ди­мости, Конжаковский Камень, вблизи которого разрабатывали Конжаковский мед­ный рудник, базовый рудник завода. На печати Кушвинской конторы — самая легендарная гора Урала —  Благодать. Богатейшее в мире железорудное месторождение было объявлено в 1735 году рудознатцем-манси Степаном Чумпиным, чей след в архивных до­ку­ментах безвозвратно теряется спустя год. После жестокой и скрытой для глаз схватки между казной и Акинфием Демидовым гора отошла в казенное владение. Она была названа в честь императрицы Анны Иоанновны (“Благодать” — вариант русского перевода еврейского имени). Богатства горы, давшей жизнь трем казенным заводам — Куш­вин­скому (главному среди них), Туринскому верхнему и Баранчинскому нижнему, каза­лись современникам просто мистикой. Отсюда и предания позднейших времен о страшной кончине Степана Чумпина на вершине горы. Возможно, отсюда же и мистический масон­ский знак над вершиной, вырезанный на куш­вин­ской печати — имя Бога в сиянии лучей.

Кушвинский завод сразу стал как бы остро­вком Европы на Урале: приезд сюда десятков саксонских контрактеров в конце 1730-х — начале 1740-х годов, второй волны “контракт­ной им­миграции” после времен форси­ро­ванного строительства горных заводов, без­условно, можно считать этапным в про­мышленном освоении края. Массовый приезд этот был вызван временной передачей Кушвы во владение берг-директора, главы горно­завод­ского ведомства России, Курта фон Шемберга. Немцы везли с собой не только квалификацию горных мастеров, но, возможно, и кое-какие нетрадиционные религиозно-этические воз­зрения: достаточно ознакомиться с перепиской поверенных Шемберга — Карла Фогта и Виллема Блан­кентагена. Словом, масонский знак ока­зался здесь более к месту, чем на печати лю­бого другого завода (или же всех заводов ра­зом, как рассчитывал увидеть В.Геннин).

Тамгинский завод в пору действия также имел на конторской печати какой-то рисунок-символ, своею простотой не выделявшийся среди прочих (еще до получения разработки 1733 года). К сожалению, описание старой пе­ча­ти, видимо, не было составлено, а един-ст­венный известный нам оттиск утратил центральную часть. По некоторым косвенным данным, маловероятно, хотя и допустимо, что эмблемой завода была буква. Вообще, литеры на клеймах и печатях ока­за­лись самыми распространенными завод­скими эмбле­мами. Литерные эмблемы имели заводы:

Уктусский —                                                     “У”,

Верхне - Уктусский (официальное название “Завод цесаревны Елизаветы”) —     “Е”,

Алапаевский (нижний) —                   ”А”,

Баранчинский (нижний) —                 “Б”,

Висимский —                                                    “В”,

Ирбинский (Красноярский) —            “И”,

Мотовилихинский —                           “М”,

Синячихинский (нижний) —             “С”,

Ягошихинский (ныне Пермь)—         “Я”,

а точнее, старинный вариант буквы , “юс малый”.

Последняя эмблема — самая любопытная среди литерных, поскольку она единственная не совпадает с написанием согласно граж­данскому шрифту 1708 года, а заимствована из кириллицы. Кроме того, она может по­служить уточнением названия завода: в современной исторической литературе оно часто ошибочно пишется с буквы “Е”.

Печать Сылвенской заводской конторы име­ла под литерой дополнительный элемент — горизонтально расположенный молот. Таким образом, сылвенская эмблема, подобно ка­мен­ской и полевской, характеризовала вид произ­водства: Сылвенский (верхний) завод яв­лялся молотовым по профилю. В альбоме при­веден собственно­ручный эскиз В.Н.Та­ти­щева 1738 года.

Печати Пермского, Казанского и Нер­чин­ского Бергамтов (с 1734 года — Горных На­чальств), а также Колывано-Воскре­сенского и Оренбургского Горных Начальств — про­ме­жуточных звеньев между Канце­лярией Глав­ного Правления и заводскими конторами — назначались гербовые, с российским двугла­вым орлом. Первоначально, до 1737 года, пе­ча­ти казенных заводов также были гербо­вые.

Рисунками печатей “партикулярных” заво­дов являлись родовые гербы их владельцев. Это касалось и прежних казенных заводов, активно передаваемых и продаваемых в част­ные руки с середины XVIII века. На практике же деловую документацию частных заводов при­каз­чики предпочитали запе­чатывать лич­ными печатями.

Из прежних казенных заводских эмблем самым живучим оказалось “екатеринбургское колесо”, как и Екатеринбургский завод — самым живучим среди казенных заводов, не считая Каменского. К тому же во всяком узле управления дело редко обходится одной-двумя конторами. Помимо заводской конторы колесо присутствовало также на печатях Ека­теринбургской казначейской конторы (бух­галтерии) и Екатеринбургской конторы судных и земских дел, ведавшей приписным населе­нием свыше 20 приписных слобод и более десятка заводов так называемого Екатерин­бург­ского ведомства (своеобразный “горноза­вод­ской уезд” в составе Сибирской губернии).

Из других екатеринбургских печатей, суще­ст­вовавших до 1781 года, то есть до официаль­ного придания Екатеринбургу статуса города и пожалования городского герба, следует отме­тить три из них. Принадлежали они по сути чисто “городским” органам и самим своим суще­ство­ванием подчеркивали фактический городской статус Екатеринбурга. Это печати поли­ции, таможни и ратуши.

Печать Екатеринбургской полиции, учреж­ден­ной в 1734 году, третьей в России после Санкт-Петер­бургской и Московской, была типо­вой. Узор ее не отличался от узора печа­тей полицмейстерских канцелярий и полиций других городов: две пары пере­ссекающихся наискось линий в центре с простейшей “за­вязью” их по краю полотна, подпись отсутст­вует. Оттиски полицейской печати накладыва­лись как сургучные, так и, пре­иму­щественно, “копченые” (матрица печати перед приложе­нием к документу коптилась на свече или лучине).

Печать Екатеринбургской таможни также выглядит типовой: какой другой рисунок, как не весы, подошел бы лучше подобному заведению? Однако печати внутренних тамо­жен России, контрольных органов внутренней торговли, существовавших до 1754 года, в большинстве своем были месячными (по ободу - название таможни, в поле — обоз­наче­ние месяца и года), гербовыми (рос­сий­ский герб) или с городскими гербами. Лишь изредка встре­чались рисунки само­стоя­тель­ного значения, случайного или не случайного (дворянская корона у Гжатской таможни, трех­мачтовые корабли у Нарвской и Крон­штад­ской) [16].

Представленный в альбоме вариант мест­ной таможенной печати не был единст­венным. Существовала и малая таможенная пе­чать вдвое меньшего диаметра с простей­шим изображением весов и более краткой надписью по ободу: “Екатеринбургской таможни печать”.

Гербовая печать Екатеринбургской ратуши, органа посадского самоуправления, учреж­денного в 1751 году, любопытна не рисунком, а размерами. Она превосходила печати Мос­ковской ратуши и даже Тобольского губерн­ского магистрата, которому непо­средственно подчинялась. А самое главное, она в точности совпадала диаметром (35 мм) с печатью Кан­це­лярии Главного Правления заводов. Благодаря величине орла ратушская печать на глаз казалась даже больше. Видно, очень хотелось самоутвердиться местным купцам и посадским людям.

Торговая часть Екатеринбургского посада, образованного в 1745 году, превратилась к этому времени во влиятельную и достойную силу. И горная власть, всегда ревностно отно­сившаяся к своим привилегиям и внешним проявлениям авторитета, не имела ничего про­тив крупной ратушской печати. А если бы име­ла, ратуше пришлось бы, как и поперво­на­ча­лу, обходиться печатью Главного Правле­ния [17].

Купечество Екатеринбурга и Екатерин­бургского ведомства активно выдвинулось в пору баш­кирского восстания 1735 - 1740 годов, разбогатело на военных поставках. Для горно­заводского Урала жестокие события “Башкир­ской войны” — не самые почтенные воспоми­на­ния, но и не то, что следует забывать. Мно­гие из тех, кто поднимал заводы и раска­пывал рудники, зло соревнуясь с Демидо­выми, не менее зло сражались с повстанцами и разоряли повстанческие селения.

Конечно же, серьезные схватки проис­хо­дили и между теми, кого разделяли, чтобы власт­вовать — между “злыми вождями баш­кирскими” и “верными” башкирами. На за­клю­чительном этапе восстания, в 1740 и 1741 го­дах, по инициативе генерала Л.Я.Соймо­нова среди верных престолу волостных стар­шин и сотников распределили изготовленные в Екатеринбурге печати [18]. В октябре 1743 го­ду наместник Оренбургского края тайный советник И.И.Неплюев высказался за наделе­ние печатями всех башкирских старшин без исключения “для дачи отпускаемым внутрь их жилья башкирцам паспортов” [19]. Печати были изготовлены также для служилых ме­ще­ряков (мишарей) и ясачных татар края.

Рисунки печатей, по крайней мере в 1743 году, подготовил выпускник Екатеринбургской зна­ме­нованной (чертежной) школы Михайло Чере­­мисинов, очевидно, неплохо знакомый с мусуль­манской и тюркской символикой. Во вся­ком случае, весьма показательно изо­бра­жение волка — мифического родо­начальника древних тюрок [20] — на печати старшины слу­жилых мещеряков.

Естественно, новые башкирские печати пре­дназначались, главным образом, для удобства и спокойствия российской админи­стра­ции и имели русские аббревиатуры. Из­вестно, впрочем, что некоторые башкирские стар­шины и вот­чинники пользовались личны­ми неуказными печатями с насеченной на по­лот­не арабской вязью, изготовленными, ско­рее всего, в Средней Азии. Еще более инте­рес­ны оттиски башкир­ских печатей, бесспор­но, местного изготовления с родовыми знаками — тамгами (несложные рисунки-символы из нескольких линий).

Вообще, тема личных печатей, как нам кажется, помимо очевидного геральдического подхода должна подразумевать и важный кон­кретно-психологический момент. В эпоху до изобретения фотографии и в среде, обходив­шей­ся без художников-портретистов, печать (в первой половине XVIII века, как правило, перстневая, на перстне), наверное, подсозна­тельно служила для ее владельца возмож­ностью изобразительным путем выразить себя, запечатлеть свою личность.

Может быть, отчасти поэтому владелец личной печати, не теряя ее, заказывал нередко новую печать с новым рисунком, как бы чувст­вуя перемены, произошедшие в себе самом. А если и не так, все равно, личная печать, неиз­бежно превратившись в талисман, более вер­ная, чем собственная подпись, и всю жизнь бережно хранимая хозяином, который, конечно же, подолгу и почасту разглядывал рисунок на полотне, неуловимо воздействовала на него, на его сознание. (Другое дело, не всег­да можно определить, где печать фа­миль­ная, где личная, а иногда и взятая напрокат, как бытовало у контрактеров).

В любом случае, оттиски печатей — часто единственно материальное, что остается от умерших и давно забытых людей, не считая писем, и единственное сохранившееся выра­жение их личности, не считая почерка.

Печать может принадлежать и не самому честному человеку, но по своей идее она чест­на. Ибо не ходит по рукам, как монета, и, в от­личие от медали, имеет только одну сторону.